Этот добрый жестокий мир - [ сборник ]

— Здесь налево. Под ноги смотри.

Они нырнули под квадратную арку, в совсем уж непроглядную темноту. Под ногами хлюпнуло, симметрично промочив второй ботинок. Лена держалась за Владову руку теперь уже всеми десятью пальцами, сумка неудобно болталась на локте. Пройдя с десяток метров, они мимолетно вновь оказались под открытым небом — Лена успела сморгнуть и глотнуть чуть менее сырого почему-то воздуха, — потом Влад на ощупь распахнул дико скрипучую дверь, и дальше они уже продвигались по какому-то коридору, извилистому и узкому, словно катакомба. С ума сойти, а час назад я была в «Библиотеке». И еще гордилась, что сама нашла дорогу.

Наконец впереди забрезжило. Лена шмыгнула носом.

— Пришли, — удовлетворенно объявил Влад.

Толкнул еще одну дверь, и свет со звуком обрушились на них разом, будто прорвав изоляцию. Зажмурилась Лена мгновенно, а вот чтобы заткнуть уши, надо было сначала отпустить его руку и перехватить поудобнее ремешок сумки, но за эту паузу она успела привыкнуть. Тем более что музычка была ничего, непопсовая. Только слишком уж громко.

— Стой тут. Я сейчас.

Лена послушно стояла, усиленно хлопала ресницами, прогоняя причудливые фиолетовые фигуры, мельтешившие перед глазами. Влада уже не было и близко, и насчет его скорого возвращения она отнюдь не питала уверенности. Гремели металлические аккорды, перемигивались цветные лампочки на периферии зрения. Помещение оказалось большое, вроде спортзала, с бетонными стенами и узкими окошками в ряд на трехметровой, как минимум, высоте. Пустое и в то же время невероятно захламленное какими-то предметами и их частями, некрасивыми, нефункциональными, недосочиненными и недопрограммированными.

Конопатый парень, чье лицо было наполовину перемазано чем-то темным, разглядывал ее в упор, другие же не обращали ни малейшего внимания, занятые каждый своим делом.

Что-то с громким лязгом упало на пол. Парень вздрогнул и нагнулся поднимать.

Кажется, железо.

— Красавец, скажи?

Лена неопределенно кивнула, пожала плечами. Перед ней возвышалось нечто странное и громоздкое, с широким рулем вразлет, узким жестким сиденьем, кучей металлических деталей, сверкающих и тусклых, и четырьмя ребристыми колесами с резиновыми шипами.

— Ни фига ты не понимаешь. А я его сам собрал!

Влад с гордостью постучал красавца по кожаному седалищу и любовно протер ветошкой зеркальце, похожее на глаз стрекозы. Это зеркальце, непроизвольно принялась сочинять Лена, стоило бы подвинуть чуть-чуть ближе к краю, а на концах руля чтобы такие плавные закругленные выемки для пальцев, и сиденье помягче, эргономичнее, и тогда…

— …Вот этими вот руками. Без всяких сочинителей. И ни на полстолько айти!

— Ага, — на всякий случай кивнула Лена.

Во-первых, она, конечно, не поверила. Во-вторых, категорически не могла въехать, зачем, с чего это вдруг.

— Познакомишь?

— Ленка, — щедро бросил Влад подрулившему конопатому; тот, видимо, пытался вытереть физиономию, но вместо этого только размазал черную грязь и по другой щеке тоже. — Как дела, Димыч? Решили, когда?

— Ребята склоняются к той неделе. Если ты можешь, конечно.

— Не знаю, не знаю… У Ленки вон экзамены, скорее всего.

— Тогда можно на праздники.

— Вот это уже разговор.

Она с нарастающим изумлением слушала их треп, в котором чьи-то там загадочные планы почему-то обсуждались в связи и даже в зависимости от ее экзаменов… Нет, правда, с чего это вдруг? Пора объясниться. Сказать ему убедительно и твердо, что она уже на все тут посмотрела и хочет домой.

— А где вы учитесь, Лена? — спросил конопатый.

— Она приехала поступать. — Влад и рта ей не дал раскрыть. — На сочинителя.

Оба переглянулись — и грохнули. Так, что обернулись мужики, возившиеся со своими железками вокруг них, и с лязгом покатилась по бетонному полу штуковина, упущенная кем-то из рук. (О провинциальных дурочках и чувстве юмора см. выше.) Лена закусила губу.

— Не обижайся, — сказал Влад. — Я объясню.

— Весь мир, Ленка, живет по замкнутой схеме. Сочинители придумывают, айтишники воплощают, и так во всех сферах нашей жизни, от закусочных до космического флота. Все прочие занятия носят чисто вспомогательный характер, потому человечество все жестче делится на сочинителей и айтишников. И они постоянно меряются между собой, кто круче, хотя это вообще уже смешно. Сочинители без айтишников ни на что не способны. Айтишники без сочинителей не могут ничего.

— Айтишники — да. Но сочинители…

— Ага, пошла разводить ритуальные драчки. Поступала бы на айти — доказывала бы обратное. А я тебе вообще о другом.

Они сидели вдвоем в крохотной комнатке, примыкавшей к большому помещению, тоже почти сплошь забитой железом, кроме которого сюда были втиснуты две табуретки и перевернутый ящик в роли столика. Конопатый сунулся было третьим, но Влад его турнул под предлогом неимения мест. И Лене это почему-то понравилось.

Они сидели вдвоем и пили кофе: Лена из пластмассовой кружки с мышонком, Влад из одноразового стаканчика. Такого невкусного кофе она не пробовала ни разу в жизни. Хоть бы молока к нему, что ли, досочинить. Скривилась и накидала побольше сахара.

— Я о том, что схема, замкнутая по кругу, в принципе не способна к жизни. В ней уже заложена червоточина: малейший сдвиг, сбой баланса — и все. Рано или поздно оно обвалится, рассыплется в пыль: сочинители, айтишники… тьфу.

— Почему, — обиделась Лена. — Сочинителям как раз ничего не сделается ни при каких условиях. Когда у тебя все всегда с собой, в голове…

— Так оно там и зависнет, в голове — и что? И фиг! Если вынести за скобки айти, сочинителям придется, что ли, снова книжки писать. Про «Войну и мор». Сочинительство — занятие совершенно бесполезное само по себе, разве ты не понимаешь?

— А что тогда, по-твоему, полезно? Айти?

— Как ты все-таки узко мыслишь. В общем, да, от айтишников есть какая-никакая польза, но, во-первых, они совершенно бесплодны в плане развития, а во-вторых, айти, как и все переусложненные системы, штука очень хрупкая и уязвимая. Она может глюкнуть в любой момент, правда. И что тогда останется?

Лена пожала плечами.

— Останется настоящее, самодостаточное, не зависящее ни от чего. Останемся мы, Ленка. Наши руки и наше железо.

Влад растопырил короткие пальцы, тускло блеснул перстнем, покачнулся на табурете — и сзади с грохотом посыпался металлический хлам, задетый ножками. Шипастая втулка, или что оно там такое, подкатилась прямо под ноги, и Лена задвинула их подальше — не ободрать бы носки ботинок. Все-таки здесь было как-то чересчур много этого самого железа.

— Ты поймешь, — сказал Влад, — если съездишь с нами на праздники. Поедешь ведь, Лен?

Потому что надо было готовиться! Надо было сидеть дома и учиться, а не… А теперь поздно. Теперь все. Фамилия под красной чертой на айти-мониторе, и уже ничего не сделать: только пройти побыстрее сквозь счастливые, обнимающиеся толпы тех, кто выше черты, забиться на самую дальнюю скамейку и…

Яркое небо и зелень расползались перед глазами. Запел айти-фон, номер звонившего расплывался тоже, и Лена сбросила звонок, не глядя, не наводя резкости. И так понятно кто. И нечего!..

— Ты плачешь, что ли?

Она передернула плечами и пересела на другую скамейку. Еще и пристает кто-то — опять. Ну почему даже теперь нельзя так, чтобы не приставал никто?!..

— Завалила?

Повернула красное некрасивое лицо: ну, пугаемся и сматываемся, живо! Даже провела кулаком по глазам, нарочито, назло размазывая косметику, проморгалась, присматриваясь. Да нет, откуда? Нет у меня знакомых в столице, и теперь уже не будет, если не считать…

— Тю, Владова девчонка! А где Влад?

Конопатый смотрел весело и совсем уже свойски.

Лена много чего имела ему сказать, но не позволяло провинциальное, блин, воспитание. А завтра возвращаться домой, и весь городок будет сочувственно шушукаться за спиной: не поступила, не поступила… Сочинительница, тоже мне. «Библиотека».

— Забей, — посоветовал конопатый. — Придешь вечером в мастерскую?

Лена молчала.

— А послезавтра выезжаем, — мечтательно сказал он. — Хотя можно и завтра, раз ты освободилась. Ага? Скажешь Владу?

Айти-фон снова подал голос, и Лена с вызовом протянула его конопатому:

— Сам скажи!

Шмыгнула носом и уже как следует вытерла глаза, массируя веки кончиками пальцев, отдельно прочистила уголки. Наблюдая, как физиономия конопатого вытягивается и он поспешно возвращает трубу:

— Ой. Это мама твоя.

Вдоль дороги выстроились, сверкая на солнце, невообразимые железные звери. Двух-, трех- и четырехколесные, коленчатые и шипастые, перевитые трубами и трубочками, отделанные разноцветными щитками со странноватой символикой, ощетиненные зеркальцами, антеннами и черт знает чем, а некоторые еще и украшенные флажками и ленточками. Все это фыркало, рычало, периодически выпускало клубы дыма, так что становилось совершенно нечем дышать. Лена повертела в руках шлем. Одна перчатка с металлическим щитком упала под ноги, и надо было куда-то деть либо другую, либо шлем, чтобы поднять.